Вождь

3 ноября 453 года, Ланс

Воздух пропах потом, кровью и грязью – этот запах щекотал ноздри варваров, спустившихся по реке к небольшому городу, названному Ланс.

Всякому было очевидно, что грядущее сражение не окажется для защитников Ланса счастливым – варвары сильно превосходили галлов числом. На стороне последних были лишь невысокие, ветхие крепостные стены, которые уже очень давно никто не ремонтировал. Защитники города не ожидали нападения и не успели подготовиться к осаде - у них не хватало провизии, которую им обычно поставляли поселенцы из прилегающих к городу деревень. Теперь, когда деревни разграблены, а сам город окружен, надеяться было не на что. Ланс замер в ожидании своего скорого падения.

Франки, казалось, даже и не думали нападать на город. Собравшись вокруг своих костров, они грелись, и долина оглашалась звуками их громового хохота, когда они рассказывали друг другу всякого рода смешные байки. Длинноволосые – кто с бородами, кто без них - светлокожие, высокие, одетые в кожаные штаны и куртки из грубых звериных шкур – эти люди были столь же веселы, сколь и неотесанны. Солнце уже готовилось скрыться в водах Шельды, когда они затеяли очередное игрище, должное послужить им забавой. Иногда они соревновались между собой в метании топоров, дротиков или копий, иногда устраивали дикие весёлые пляски.

В настоящий момент у франков не было вождя. Их король, всеми любимый Меровей

Несколько раундов боёв уже осталось позади, и на сегодняшний день было определено тридцать самых сильных мужчин. Можно было уже выбрать из них одного, наиболее угодного всем остальным – но выбор всё ещё не был сделан.

Воины становились в круг, обступая двоих из этих тридцати, вызвавшихся сразиться друг с другом и тем самым повеселить товарищей по оружию. Все больше франков покидало свои места у костров - круг ширился. Дагоберта рыжего и Хильдерика длинноволосого подбадривали одобрительными возгласами и звоном оружия – а те стояли друг против друга, крепко сжав рукояти мечей – рослые, с обнаженными торсами, они скалили белые зубы в ухмылках, то расходясь, то вновь сближаясь – словно волки, готовящиеся броситься друг на друга и пролить кровь за право стать во главе стаи. Два крупных самца решили выяснить, кто из них сильнее и проворнее. Поединок носил скорее шутливый характер, но у франков шутка во всем шла рука об руку с суровой серьёзностью и жестокостью.

Улыбка рыжего воина Дагоберта сначала отражала в себе добродушную веселость, но с каждой секундой веселья в выражении становилась все меньше, и, наконец, его полностью заменил хищнический оскал. Дагоберт бросился на врага внезапно, стремясь застать Длинноволосого врасплох - тому пришлось отскочить назад, чтобы вовремя отразить удар. Из горла Дагоберта вырвался боевой клич напополам с рычанием – его противник только сильнее сжал губы - в темных глазах Хильдерика тлели яркие, мрачные искры и как будто насмешка таилась в его хитром прищуре. Внешне он отличался от остальных франков непривычно темным цветом глаз и волос, хотя его кожа была такой же светлой, как у остальных, а стан – таким же прямым и крепким. Он сражался молча, не издавая ни звука – видно было, как напрягаются его мышцы и как твердо стоят на земле сильные ноги, обтянутые грубой кожей штанов. Он ловко сдерживал бешеный натиск товарища по оружию, ставшего сейчас врагом. Дагоберт же, как будто изо всех сил старался устрашить противника своим видом. Спутанные клочья рыжих волос развевались на ветру, лицо исказилось, глаза налились кровью. Хильдерик всем своим существом ощущал исходящую от Дагоберта ярость; рыжеволосый обрушивал на врага один удар за другим – но все эти удары успешно отражались, хоть для этого и пришлось отступить на несколько шагов назад, да раз отскочить в сторону.

В волчьих стаях бывает такое – когда двое дерутся, один пытается отпугнуть второго громким воем – рычит и скалит зубы на противника, в надежде заставить его таким образом отступить, но тот стоит твердо, как скала, и мерит ретивого врага холодно-насмешливым взглядом. Эта насмешка в глазах темноволосого мужчины приводила Дагоберта в бешенство. Он был уже зрелым, прославленным воином и согласился сразиться с этим молодым франком скорее из интереса, насколько скоро тот окажется на земле. Он был старше Хильдерика и, как он искренне считал – сильнее и опытнее. Он надеялся заслужить звание короля, несмотря на то, что род его не отличался знатностью. И вот теперь, если он вдруг проиграет Хильдерику – об этом можно будет забыть.

Дагоберт знал, что нельзя позволять ярости слишком затуманивать рассудок – можно наделать ошибок. Но было что-то такое в молодом противнике, что вызывало в сердце Дагоберта дикое желание поскорее покончить с ним; что-то, заволакивающее его разум и заставившее забыть о том, что слишком сильная ярость может навредить. То ли дело было в выражении лица противника, то ли в том факте, что Хильдерик – племянник недавно почившего короля Меровея, а потому имеет больше возможностей заполучить королевскую власть – Дагоберт не понимал и сам.

Меровея обожали все. Он был силен телом и духом и являл собой пример для всех остальных. Воины восхищались им и боготворили его. Теперь они видели в Хильдерике знакомые черты, узнавали знакомые повадки – и Дагоберт боялся, что это сыграет на руку молодому родственнику погибшего вождя и Длинноволосому простят даже недостаточное мастерство во владении оружием.

Дагоберт подсознательно чувствовал, что недооценил противника, но признавать это даже перед самим собой он не хотел. Закаленный в боях, познавший радость победы и горечь поражения, он не мог не отметить бесстрашие Хильдерика, который проживал своё девятнадцатое лето, как и то, что это Хильдерик предложил прийти сюда, и это Хильдерик заразил товарищей идеей взять Ланс. Он ещё не был вождем, но воины уже слушали его. Он любил произносить перед товарищами речи, часто выступал на собраниях и даже Совет Старейшин давал ему право высказываться по тем или иным вопросам. Дагоберт старался не отставать – но то ли ему казалось, то ли так и было на самом деле, но звон оружия всегда звучал громче, когда выступал Хильдерик, и больше рук поднималось вверх в поддержу Длинноволосого. Дагоберту казалось, что у того все получается легко, само собой; и так получается незаслуженно, потому что он, Дагоберт, приложил больше усилий, чтобы добиться уважения соратников по оружию. Он искренне не понимал, почему внимание и слава достаются не ему, а этому молодому воину.

Дагоберт вновь бросился на противника, не сдерживая ярости, клокотавшей сейчас в его груди. Хотелось отомстить за всё – за речи, произнесенные Хильдериком на площади, за одобрительные возгласы в его адрес, за то, что он отбирал у Дагоберта то, что должно было принадлежать ему по справедливости. Глаза рыжеволосого заволокло черной пеленой. Испустив новый, звенящий яростью вопль, Дагоберт вновь бросился вперед, уверенный в том, что враг не устоит против нового сокрушительного удара. Вдруг он поскользнулся на мокрой от вечерней росы траве и рухнул наземь, крепко сжимая своё оружие в руках. Зрители взревели от хохота – кто-то тихонько посмеивался, поглаживая густую спутанную бороду.

- Вот так показал Дагоберт свою доблесть, земля содрогнулась!- раздался чей-то веселый голос, и новый взрыв хохота огласил долину.

Хильдерик стоял напротив упавшего и задорно, по-мальчишески улыбался. Как будто не было у него в глазах ни насмешки, ни мрачных огней на дне зрачков. Добродушно посмеиваясь, он подошел к упавшему и протянул ему руку, за которую Дагоберт немедленно схватился. Рывком поднявшись с земли, он смерил зрителей злым взглядом, говорившим – это ничего, вот сейчас я всем покажу!

Его буквально взбесило это глупое падение на траву, злил и смех товарищей, хотя обычно такая реакция братьев по оружию наоборот бодрила. Но больше всего выводило из себя то, что Хильдерик спустил ему это падение с рук и готов был сражаться с Дагобертом дальше. Упал – значит, проиграл, но Дагоберту дали второй шанс. Зачем? В этом жесте рыжеволосый усмотрел намерение противника лишний раз поглумиться, тем более что остальные франки закивали головами, выражая Хильдерику своё одобрение. "Знает вероломный юнец, как стяжать себе уважение! "- подумал Дагоберт, все же пытаясь справиться со злостью, клокотавшей в груди.

Битва возобновилась. Скрестились тяжелые мечи. Противники отскочили друг от друга, потом снова сошлись - но не прошло и десятка секунд, прежде чем Дагоберт вновь почувствовал, как земля уходит у него из под ног. На сей раз, дело было не в вечерней росе. Над ним возвышался молодой враг, и Дагоберт ощутил холод направленного ему в грудь острия меча.

Битва была окончена. Дагоберт не просто проиграл – теперь звание вождя было для него потеряно. До этой битвы у рыжеволосого была надежда, хоть и призрачная, но теперь племянник Меровея с корнем вырвал её из самого сердца Дагоберта. Тяжело дыша и понемногу приходя в себя, Дагоберт лежал на земле, и каждая новая секунда казалась ему вечностью. Никогда не сможет он забыть этот момент – никогда не сможет забыть это ставшее ненавистным ему лицо победителя. Подождав, когда Хильдерик уберет от его груди свой меч, Дагоберт поднялся с земли, и все еще тяжело дыша, вдруг зычно произнес: «Хильдерика Длинноволосого в вожди!»

Дагоберт считал, что он рожден для того, чтобы быть королём. Что с того, что он не родственник Меровея? Он был уверен, что всегда сможет найти подход к воинам. Но он проиграл, и слава его втоптана в землю. Воины от чего-то предпочитают этого темноволосого, и теперь Дагоберту хотелось узнать – настолько ли они предпочитают его, насколько он думает? Настолько ли велика их любовь к нему, что они готовы признать его первым над собой? Если нет – о, если бы только нет!- тогда осознание этого прольется бальзамом на зияющую рану в сердце проигравшего.

Пару секунд остальные воины молчали. Почему бы, действительно, не поставить Хильдерика над всеми остальными? Он находчив, у него репутация смелого и сильного воина. По всему видно, что он достойный представитель рода Меровингов. Кого ещё выбирать вождём, если не его? Всем известно, что в его жилах течёт славная кровь.

На Хильдерика устремились десятки пар глаз. Секунды молчания вновь показались Дагоберту рыжеволосому вечностью, и про себя он боялся того, что воины ответят на его предложение согласием. Что-то, какой то внутренний голос, подсказывал ему, что именно так и будет. Если бы этот голос можно было заставить замолчать, Дагоберт воспользовался бы такой возможностью. Сердце его сжалось. Дагоберт с трудом разобрал, как кто-то произнес: пустим стрелу! Его предложение подхватил рёв голосов– «Пустите стрелу!». Решение было принято единогласно. Мужчины, признанные сильнейшими воинами племени, должны были устроить соревнование по стрельбе из лука, целью соревнования было выявление самого сильного мужчины, который и назначался вождём. Новая надежда на то, что не все ещё потеряно, расцвела в душе Дагоберта– он, словно утопающий, из последних сил хватался за мысль, что стрела, пущенная дальше всех остальных, не будет принадлежать Хильдерику, и вождем станет кто-то другой из тридцати сильнейших, в число которых входил и Дагоберт. Да и негоже такому молодому вести за собой войско – у него мало опыта.

Воины метили свои стрелы знаками на деревянных древках, а потому не было труда разобрать, какая стрела кому принадлежит. Происходящее уже не носило былого оттенка весёлой забавы, но в лице Хильдерика поначалу не было того напряжения, которое бывает у кандидатов в вожди.

Мирно трещала в кострах древесина, языки пламени колебались на ветру; со стороны полноводной реки повеяло прохладой. Хильдерик наслаждался каждым своим прожитым днем и не думал о будущем. Но сейчас, в его разгоряченной после боя крови вспыхнуло нечто, заставляющее рваться к власти, хотеть её, чувствовать на языке её привкус. Что-то перевернулось внутри у этого франка, никогда не стремившегося так сильно к статусу первейшего, когда он услышал из уст Дагоберта: «Хильдерика Длинноволосого в вожди!». Сначала появилось ощущение нереальности происходящего, длившееся секунды. Потом, уверенность в том, что это очередная шутка и что товарищи встретят предложение Дагоберта взрывом хохота – но никто не смеялся, и это было тем более странно; на какое-то время Хильдерик растерялся и не знал, что ему дальше делать. Перед ним вдруг во весь рост встала такая перспектива, о которой он так скоро не мечтал. Да, он как и всякий воин был полон решимости доказать в бою свою доблесть; как и всякий воин, он мечтал о роли вождя, но сейчас все было так нереально; казалось – через мгновение он проснется и поймет, что это был сон. Но вскоре это ощущение прошло – и на смену ему пришло осознание происходящего. Хильдерик необратимо переменился за эту минуту – теперь он не собирался упускать свою возможность взять власть. Теперь он хотел её ещё более, чем прежде. И его рука не дрогнула, когда он натянул тетиву своего лука, а затем выпустил вдаль стрелу. А что, если он не окажется первым? Что, если власть ускользнёт из его рук, когда он так и не успел хотя бы немного подержать её, изучить, рассмотреть?

Со своей стороны Дагоберт изо всех сил старался уверить себя в том, что Хильдерик не будет вождём. Ему так хотелось дать молодому сопернику почувствовать то же, что чувствовал он, когда падал наземь, отомстить за направленное в грудь острие меча. Дагоберт надеялся на победу – а в результате проиграл. Что может быть ещё более жестоко, чем отомстить, подав человеку надежду и отобрать у него её, когда желаемое будет почти маячить перед носом! О, если бы Дагоберту удалось отомстить именно таким образом!

Но сегодня ему было суждено проиграть дважды. Когда франки побежали собирать стрелы, уже начинало темнеть, но их зоркие глаза быстро высматривали искомое в сумерках. Каково же было изумление Дагоберта, когда уже сотни голосов грянуло: «Хильдерика Длинноволосого в вожди!». Он услышал звон оружия, которым потрясали франки, увидел, как взметнулись вверх их руки. Смесь гнева, удивления, ощущение невосполнимой потери и горечи наполнила сердце проигравшего воина. Проиграть рядовому неприятно, проиграть вождю - почётно. Злость должна была бы схлынуть, но Дагоберт не собирался внимать голосу разума, позволяя ярости проникать все глубже в сердце. Едва не дрожа от холода расползающегося в груди ледяного гнева, Дагоберт неохотно поднял вслед за остальными свою правую руку, выражая готовность подчиняться новому конунгу. Теперь Хильдерик вождь. Дагоберт будет вынужден слушать его и защищать, пока он король. Его власть священна. Но если случится так, что он потеряет её – Дагоберт будет в числе первых претендентов на первенство. А если этого не случится – что ж, рыжеволосый поможет Хильдерику уронить то, что само так охотно пришло ему в руки.

А новый конунг уже чувствовал себя в своей стихии, хоть и не верил до конца в происходящее с ним, когда воины подняли его на щиты. Ушла из под ног земля. Небо, наоборот, стало ближе. Прямо над Хильдериком горела первая звезда, проступившая на небе. Его нёс на щитах единый живой организм - ЕГО дружина, и они пойдут туда, куда он захочет повести их. Теперь он вождь. Он первый. Он самый сильный, самый ловкий – иначе они не выбрали бы его. Запах вечернего воздуха опьянял, весь мир вдруг приобрел совсем иные, сочные, яркие краски. Хильдерику казалось, что теперь он – хозяин всего и вся земля принадлежит ему, как и всё небо. Молодой вождь был пьян своим ощущением внезапно свалившегося на него счастья. Исчезли воспоминания о бое с Дагобертом, исчезли сомнения, тайные страхи - и Хильдерик утонул в рёве голосов, прославляющих его.