VII

 

         Иногда случается так, что мы долгое время ищем кого-то, представляем его себе в мечтах, надеемся, что когда-нибудь он повстречается на нашем пути. А  когда то, что мы уже отчаялись заполучить, вдруг появляется  - мы не узнаем его и принимаем драгоценность, дарованную нам судьбой, за такую же фальшивку, как и все остальное, что окружало нас до этого момента.

      Не давая себе труда даже взглянуть, разобраться, обдумать – мы легко можем выбросить бесценное сокровище, которое уже никогда не будет даровано второй раз. Выбросить, даже не поняв – что это было то самое. Не поняв, что был шанс, была возможность. А потом во весь голос сетовать на судьбу и заламывать руки – как мы несчастны, как нам не везет, и какой рок преследует нас всю жизнь. Слепых не судят; но, сколько же таких слепых и беспомощных разбросано по всему свету.

 

 Запоздалое прозрение  лучше, чем вечная слепота. Но увидеть – еще пол дела. Самое трудное – это хранить свое сокровище невредимым; не пресытиться им, не забыть о том, что оно есть, не потерять и не сломать. Это удается единицам. Но никто не мешает нам стремиться к совершенству, кроме нас самих. Никто не мешает открыть глаза.

 

    Джонни медленно шла вдоль железной ограды -  понурая и опущенная. Ей казалось, что она потеряла свое сокровище. Её ошибка теперь предстала перед ней во всей панораме своей масштабности. Можно ли что-то поправить? 

 Когда Джоанна только собиралась приехать сюда, она первым делом надеялась на то, что явится на все готовое; увидит огромный научно-исследовательский центр, множество сотрудников – и тогда ее жизнь  в одночасье превратится из кошмара в красивую сказку. Но дело было даже не в том, что таких резких перемен не бывает, а в том, что прежде чем этот бесценный, единожды предоставленный судьбой, шанс, окажется у тебя в руках -нужно доказать, что ты достоин его. Нужно приложить усилие. И да, ее мысли о том, что Джордж – всего лишь человек, тоже были верны; он такой же живой человек, как и она. Но почему-то вместо того, чтобы смиряться с так называемой судьбой, он изо всех доступных сил стремится к спасению – и не только себя самого, но и, к примеру, Джонни. Ему она будет обязана новой жизнью – обычному, не похожему на супер героев из фильмов, человеку. Да, ей было тяжело отказаться от своих привычных воззрений. Но она не сомневалась в том, что Монморанси приходится во много раз тяжелее, чем ей.

 

 Джонни легонько пнула небольшой камешек, возникший на ее пути; молодая женщина никогда не сталкивалась с подобными задачами – и понятия не имела, как теперь смотреть Монморанси в глаза. Гораздо проще было бы, наверное, уехать обратно в Париж и снова забаррикадироваться  в книжном магазине.

 

    Но Джонни прекрасно знала, что она так не поступит. Она совершила ошибку – и готова была эту ошибку исправить. Вот только  не знала, как.

 

 Первым делом стоило выяснить, насколько сильно она настроила Джорджа против себя. Насколько он зол на нее, разочарован в ней - и станет ли он вообще ее слушать? И что она ему сможет сказать? Что на самом деле она не такая, какой изображала себя целый месяц?

 И он вот так просто – поверит?

 Может статься, что и поверит, ведь он – совсем другой и сильно отличается от  самой Джоанны.

 

 Скрещенные руки на груди – признак враждебности и закрытости. А именно такую позу он принимал почти всякий раз, когда у них получалось какое-то подобие общения. Но она сама виновата; не нужно было распускать язык.

 

 Перед глазами молодой женщины медленно проплывала узкая тропинка;  с тех пор, как Джонни поселилась в обсерватории Монморанси, она больше не разгуливала под открытым небом днем и выходила только ночью. Она стала думать о своей безопасности.

 Она уже не была готова в любой момент умереть.

 

   Джоанна не могла в подробностях разглядеть тропинку у себя под ногами – но чернеющую яму под протянувшейся вдоль дорожки оградой, она заметила сразу.

 Молодая женщина опустилась на корточки – и принялась внимательно осматривать подкоп.

 

 Это был именно подкоп.

 Продолговатая, довольно внушительных размеров яма. Чем ее выкапывали? Саперной лопаткой? Руками? Вряд ли руками – почва слишком сухая, да к тому же глинистая. Неужели где-то по близости есть еще один человек?

 Эта мысль ни в какой мере не показалась Джоанне забавной.

 Ей было неприятно предположение, что под крышей обсерватории может появиться кто-то третий. Тем более как раз в тот момент, когда она всерьез заинтересовалась особой конструктора и не хотела бы, чтобы кто-либо мешал их с Монморанси общению.

 

 Джонни улеглась на землю и попыталась пролезть по ту сторону ограды; вышло, но с трудом. Это при том, что Джоанна была достаточно миниатюрной женщиной: невысокого роста, не обремененная склонностью к полноте, она к тому же была невероятной юркой.

 Она не забыла о том, что ограда под напряжением; но тяга ко всякого рода расследованиям оказалась сильнее страха умереть от удара тока.

 

 Значит, либо злоумышленник не крупнее нее, либо его работа не закончена – и он еще не успел прогуляться по территории научно-исследовательского центра.

 Джонни поднялась на ноги, отряхнула грязь со своих изодранных брюк, засучила рукава некогда белой рубашки – и вгляделась в темноту.

 Этот подкоп словно символизировал невидимую угрозу. И именно эту угрозу Джоанна искала на черном горизонте; искала среди россыпей звезд, пыталась услышать ее приближение в дуновении ветра.

 Зрение и слух молодой женщины обострились до предела; но пока она не слышала ни шагов, ни голосов. Только Млечный путь безмолвно блистал на черном небе многочисленными звездами.

 А под небом – пустота.

 Джонни подумала о Париже – и поняла, что ни за что не захотела бы возвращаться туда. Ни туда, ни в какой-либо другой город. У нее за спиной возвышался последний оплот жизни на Земле. А в мастерской из серого камня, под сводчатым потолком, находился человек, благодаря которому эта обсерватория теперь значила для Джонни столько же, сколько значит для одинокого корабля маяк посередине бескрайнего океана. С какой бы свирепостью не обрушивались на него многометровые волны – он все равно остается, незыблем, и чем сильнее  вокруг сгущается тьма, тем ярче он светит. И она больше не станет отказываться от дарованного ей сокровища – она возьмет то, что по праву принадлежит ей.

 

 Оглядевшись еще раз вокруг, Джонни фыркнула и, словно ящерица, юркнула обратно в подкоп.

 

 Она должна рассказать о нем Монморанси – немедленно.

 Чем не отличный повод заявиться к конструктору?

 

 И Джоанна  со всех ног бросилась бежать.

 

 

 - Джордж!

 Молодая женщина вихрем влетела в мастерскую Монморанси, даже не постучав в дверь.

 Он стоял у своего самодельного стола – и что-то чертил на желтоватом листке бумаги; едва только заслышав голос Джоанны, Джордж обернулся.

 - Я занят – четко произнес он, и снова уткнулся чертеж.

 Джонни даже не дала себе времени отдышаться.

 - Джордж, я только что видела под оградой подкоп. Кто-то пытается к нам влезть! – выпалила она на одном дыхании; глаза Джонни сверкали, на щеках  от волнения проступил яркий румянец, волосы растрепались и в беспорядке падали на плечи; она приложила ладонь к груди, и слегка подалась вперед, чтобы как-то отдышаться.

 Почему он черт подери, молчит?

 Джонни подняла взгляд, намереваясь высказать Монморанси, что ее ужасное поведение – не повод для того, чтобы  он не обращал внимания на вещи, вроде этого подкопа. Это не игрушки!

 Однако возмущение сменилось у нее испугом, когда она снова увидела Джорджа. Ему что, плохо?

 

 Монморанси, и правда, выглядел неважно. Он был очень бледен и в данный момент, кажется….

 Джонни бросилась к нему – и успела смягчить падение молодого мужчины; она подхватила его у самого пола – и сама едва не упала вместе с ним. Но все обошлось как нельзя лучше, и сейчас его голова лежала у Джонни на коленях.

 Он жив?

 Джоанна склонилась к самому его лицу. Дышит.

 Немудрено, что он потерял сознание. Джонни вообще не понимала, как он умудряется сохранять работоспособность и главное – рассудок, работая в таком ритме.

 Как он бледен!

 И как теперь привести его в себя?

 - Джордж – в голосе молодой женщины  послышалось нескрываемое волнение – Джордж, ты меня слышишь?

 У нее под рукой не было нашатыря; привести Монморанси в себя можно было и более варварским методом, но у Джоанны не было никакого желания награждать его пощечинами. Она чувствовала себя виноватой – и сейчас сердце ее сжалось от раскаяния и щемящего сочувствия при виде его бледного лица и сомкнутых ресниц.

 Джонни больше не смущала густая борода и отпущенные до плеч волосы, ведь она знала теперь, чего стоил этот мужчина.

 Джонни провела тыльной стороной ладони по его щеке.

 

 - Джордж

 Она легонько встряхнула его; очень не хотелось причинять Монморанси неудобства.

 Ресницы мужчины дрогнули; он открыл глаза - и тут же сделал попытку подняться.

 Джонни силой удержала его.

 

 - Ты сумасшедший – в голосе Джоанны  прозвучало невольное  восхищение его железной выдержкой – Ты погубишь себя, если будешь продолжать в том же духе. Тебе нужно выспаться.

 

 Она провела рукой по густым волосам Монморанси, словно так Джонни могла показать свою заботу о нем.

 Она ожидала, что он снова рванется из ее рук, выскажет, наконец, все, что думает о ее персоне – но ничего этого не случилось.

 

 -Наверное, ты права– только и ответил он. Все так же лаконичен, немногословен – даже сейчас, даже в таком состоянии. Молодая женщина пока не заслужила даже того, чтобы он открыто высказал ей все, что он о ней думает. Это расстраивало.

 Однако Джонни восприняла его ответ, как знак согласия.

 - Идем в дом. Я помогу тебе.

 

 Они кое-как поднялись. Джонни заставила Монморанси опереться о ее плечо, и так, медленно, но верно, они пошли вперед.

 Уже светало. Когда за Джонни и Джорджем закрылась дверь жилого блока, по земле скользнул первый солнечный луч. Все начиналось сначала.

 

      Молодая женщина не оставила Монморанси даже тогда, когда он переступил порог своей комнаты. Несмотря на то, что он не сказал ей более ни одного слова, Джонни была рада уже тому, что конструктор позволил ей сопровождать себя. Значит, все не настолько плохо – и она еще не успела отрезать  все пути назад.

 

 Она усадила его на кровать – а сама опустилась перед Джорджем на корточки.

 Тонкие девичьи пальцы занялись шнурками на ботинках мужчины.

 - Прости меня, ладно? – Джонни подняла на него робкий взгляд, продолжая возиться со шнурками – Я вела себя ужасно. Ты меня простишь?

 

 - Я подумаю – тихо произнес Монморанси, чувствуя, как его невыносимо клонит в сон; не в очередной глубокий обморок, не в черную дыру тяжелого забытья – а в сон.

 Он уже не видел, как она снимала с него ботинки; не видел, как пришла потом с ковшиком чистой воды и, промокнув кусочек ткани, протерла ему лицо и шею. Задернула плотнее шторы, чтобы ни один солнечный луч не потревожил его сна – и лишь потом тихонечко вышла, осторожно затворив за собой дверь.

 

 

                                                             VIII

 

 Бывает, что после сильного переохлаждения человеческое тело теряет чувствительность; вернуть способность ощущать может только тепло. Но происходит это не сразу: до того, как все вернется на круги своя, пострадавшему от переохлаждения довольно долго приходится терпеть боль;  насколько сильную и длительную – зависит от степени обморожения.

 

 Монморанси знал свой диагноз.

 Обморожение чувств – и вряд ли первой степени.

 Джордж не понял, как долго он проспал – когда он открыл глаза и взглянул в окно, яркий лунный свет пытался пробиться сквозь плотно задернутые шторы.  С трудом приподнявшись на локтях, Джордж взглянул на наручные часы: 2 часа ночи.

 Выходит, он спал немногим меньше суток?

 Щелкнул выключатель ночника.

 В воздухе, подсвеченные слабыми лучами света, серебрились облака мелкой пыли.

 Он сел на кровати. В первый раз за долгое время Джордж не смог вспомнить, что ему снилось. Наверное, ничего.

 Монморанси еще чувствовал странную слабость во всем теле. Но он уже знал, что это пройдет – стоит только переступить порог мастерской.  Взгляд  Джорджа скользнул на стол – к папке с чертежами, но вдруг споткнулся о высокий табурет; на табурете стоял, до краев наполненный водой, внушительных размеров таз.

 Брови Монморанси взлетели вверх.

 

 Какое то время Джордж молча удивлялся увиденному. Затем неторопливо поднялся с постели – и приблизился к невесть откуда взявшемуся в его комнате «бассейну» с водой.

 Он словно еще находился в полусне. Слишком уж осторожно Монморанси подался  вперед – и с опаской взглянул на ровную водную гладь.

 Из воды на него, с сомнением и неуверенностью во взгляде, смотрело бледное, едва различимое в тусклом свете, отражение.

 Немного помедлив, Джордж опустил в прохладную, чистую жидкость руки – и, зачерпнув столько, сколько уместилось в ладони, плеснул водой себе в лицо.

 

 Тонкие струйки побежали по отпущенной бороде на грудь; капли стекали за шиворот, расползались по серой рубашке темными пятнами; ткань начинала липнуть к телу. Монморанси ощутил приятную прохладу, мурашками пробежавшуюся по шее. Но почувствовать в полной  мере живительную силу воды Джорджу мешала его густая, спутавшаяся борода, в которой до сих пор блестела железная стружка.

 Он словно потерялся в густых зарослях сорняка, сквозь которые не мог пробиться ни один, даже самый безобидный и ласковый солнечный лучик.

 Монморанси это чувствовал – и такое чувство  было ему неприятно.

 Пальцы сжали ворот застегнутой рубашки – и Джордж с силой рванул от себя серую, прогнившую ткань. Одна за другой, падали  и стукались о высохший паркет, пуговицы.  Они словно убегали от Монморанси в разные стороны, кто куда - и не зря.

 

 Следом за пуговицами на пол отправилась и сама рубашка, серой тряпкой скользнувшая к ножкам табурета.

 Но и этого Джорджу оказалось мало.

 Решительно приблизившись  к маленькой тумбочке в самом темном углу комнаты, мужчина отодвинул ящик. Один за другим, на поверхность тумбы ложились предметы: ножницы, зеркало, опасная бритва и кусок хозяйственного мыла.

 

    Если бы кто-нибудь сказал Монморанси, что этот порыв вызван желанием произвести благоприятное впечатление на Джоанну, Джордж бы подумал немного над таким предположением, и в конце-концов ответил бы, что это не так.

 Монморанси уже очень давно не думал о женщинах. Всего себя он посветил сначала учебе - а потом, работе; но сейчас его преданность своему делу возросла в несколько раз по сравнению с более ранними периодами.

 Молодой конструктор относился к тому роду счастливых людей, которые искренне заинтересованы в своей работе. Которым нравится их работа - и которые не тратят большую часть своего времени на то, чтобы, наконец, уговорить себя заняться делом. Ему не приходилось делать над собой чудовищных усилий, дабы заставить себя думать о звездолете - он и без того думал о нем круглосуточно.

 Да, в этом смысле он был счастливым человеком. Но была и оборотная сторона медали.

    Самые теплые отношения у него всегда складывались  с коллегами по работе - не со случайными знакомыми, а именно с коллегами по работе. Только они могли в полной мере разделить интерес Монморанси ко всякого рода исследованиям в области конструирования звездолетов. Всем остальным, а особенно его сверстникам, Джордж казался слишком отстраненным от реальной жизни - а что обычно считается за "реальную жизнь"?

 Монморанси не имел ни малейшего понятия о том, какие музыкальные группы популярны в данный период времени, какие новые "звезды" зажглись в мире шоу-бизнеса, каковы нюансы политической обстановки в стране и в мире, а стало быть, он не мог поддерживать разговоров на эти темы. Вся трагедия состояла в том, что Монморанси со своей стороны был готов проявить интерес к чужим увлечениям и интересам - и не считал остальных людей хуже себя только потому, что они не умеют обращаться с телескопами и не знают, как сконструировать фотонный двигатель. Парадокс состоял в том, что такой же терпимости к другому, не похожему на тебя человеку, у большинства людей просто не было. И тем более не было готовности вникнуть в чужой, сильно отличающийся от твоего, внутренний мир - даже если двери в этот мир не заперты. Это просто никому не было нужно.

 Счастливый в работе и увлечениях, Монморанси, однако, был глубоко несчастен во всем, что касалось любви и дружбы. Он очень часто задерживался на работе до глубокой ночи. Наполненные людьми бары, рестораны, залы кинотеатров - казались ему пустыми и безжизненными. Он был глубоко одинок среди множества чужих голосов и  взглядов. Мимо пролетали обрывки слов, сигаретный дым медленно поднимался к потолку, звучала музыка, все веселились - а Джордж редко когда мог выдержать больше часа в таких многолюдных местах; не потому, что все эти люди были ему неприятны, а потому, что он был среди них чужим, словно с другой планеты.

 

 Его коллегами по работе были в основном мужчины; да и тех немногих, кому действительно было интересно с ним общаться, четыре года как не было в живых.

 Всего себя Монморанси посветил строительству нового звездолета. Сейчас он был не более одинок, чем ранее, в наполненных людьми барах и ресторанах. Жизнь чему-то да учит каждого из нас; главное, чему она научила Монморанси - была способность справляться с одиночеством.  Он не сходил с ума, когда большинство населения планеты покинуло Землю; не страдал от невозможности поговорить с кем-нибудь - и в полной мере сохранил свою обычную работоспособность. Не только сохранил - но и приумножил.

 

    Он ничуть не удивился поведению прибывшей под крышу его обсерватории Джоанны; оно было предсказуемо. Джордж не думал о том, изменится ли это поведение или нет: главное, что она станет пассажиром его корабля и Монморанси сумеет вывезти ее с Земли. Чужая спасенная жизнь значила для Джорджа чрезвычайно много. Он мыслил совсем иными категориями - а потому... Нет, он не старался ей понравиться. Он хотел бы найти и других людей - неважно, как они станут к нему относиться: с уважением ли, без него; главное, что он сможет спасти их жизни.

 

   Но ему было тяжело. И становилось легче, когда падали на пол тяжелые пряди волос; Монморанси словно сбрасывал балласт для того, чтобы воспарить еще выше - и продолжить работу с новыми силами. Ему становилось легче дышать, когда острое лезвие опасной бритвы касалось лица - было немного холодно и непривычно. Но потом... он словно снял с себя целую броню. И теперь в полной мере мог ощущать прохладу воды и легкое движение воздуха.

 Без этой брони, которая скрывала его от окружающего мира, Монморанси словно возвращался в прошлое. Сейчас ему с трудом можно было дать даже столько лет, сколько ему уже успело исполниться.

 

 После того, как процесс преображения был почти завершен, Джордж подошел к небольшому платяному шкафчику, достал рубашку и белый халат; это и вправду было сродни скачку во времени – и не нужно было никаких фантастических машин, чтобы вернуться на 4 года назад.  Монморанси был почти таким же, как на той фотографии, которая была спрятана в книге о фотонных двигателях – словно сошел с нее на замену замкнутому дикарю с густой, длинной бородой.

 

 Было уже три часа ночи. Это самое оптимальное время для наблюдений за небесными объектами – а именно с этого начиналась каждая рабочая ночь Джорджа. С визита в главный наблюдательный пункт начнется и сегодняшняя.

    Монморанси ревностно относился к своим личным вещам, своему рабочему пространству и вообще ко всему, что составляло окружающий его мир. А потому, он даже остановился в дверях, когда увидел около телескопа-рефлектора Джонни. Она, словно маленький воришка, пробиралась всюду – и везде оставляла после себя беспорядок. Это раздражало Монморанси – но скорее потому, что она все-таки до сих пор была ему чужой.

 

 Увидев ее здесь, сейчас, Джордж ощутил прилив раздражения. Ему не хотелось видеть поблизости эту девушку. Он ничего ей не должен, кроме спасения ее жизни – и тем более, больше не намерен мириться с ее постоянными попытками влезть в его личное пространство.

 

 - Что ты здесь делаешь? – холодно осведомился он, приближаясь к телескопу. Почти синие глаза Монморанси стали казаться больше после того, как он избавился от бороды;  сейчас он буквально распространял вокруг себя арктический холод – и Джонни замерзла бы под ледяной синевой его взгляда, если бы это было физически возможно.

 - Я хотела еще раз посмотреть твои снимки – робко ответила молодая женщина, которая сейчас будто примерзла к полу и не могла сдвинуться с места – Они очень красивые.

 Джордж бросил мимолетный взгляд на альбом с астрофотографиями. Он лежал не в том положении, в каком Монморанси в последний раз его оставил. Значит, Джоанна его трогала. Снова.

 Джордж ощутил новый холодный укол.

 - Я вижу, ты их уже смотрела. Прошу тебя – уходи и не мешай мне работать.

 

 Он подошел к телескопу. Поменял окуляр. Затем нажал светло-желтую кнопку, прямо на стене – и небольшая часть пришедшего в движение купола в мгновение ока исчезла, открывая для обзора сверкающее тысячами огней небо.  Это повторялось каждый день. Но сегодня Джонни впервые наблюдала за этим процессом «изнутри» - и он ее завораживал.

 Она пропустила мимо ушей холодную просьбу Джорджа уйти. Она уйдет, если он хочет, но не прямо сейчас.

 - Хорошо – просто ответила она – Но сначала я хочу, чтобы ты меня выслушал.

 - У тебя три минуты.

 

 Когда они только познакомились, Монморанси не был так холоден с ней. Он не выгонял ее из своей мастерской в те редкие моменты, когда Джонни заявлялась  к нему. Но тогда ей было все равно, что он о ней думает – она стремилась видеться с ним как можно реже и специально дерзила Джорджу, чтобы окончательно обезопасить себя от перспективы участвовать в его безумных занятиях по строительству псевдо-звездолета.  Как далеко можно зайти в своем стремлении не замечать очевидное, и как судорожно можно хвататься за рушащийся мир – не потому, что он лучше нового, а просто потому, что так привычнее. И вот, она добилась своего – он ее гонит. Не из обсерватории –но из своей жизни. Она может и дальше слоняться по территории научно-исследовательского центра и размышлять о конце света. Может разговаривать с окружающими предметами, может запереться в библиотеке, а может поселиться прямо на складе со съестным – пить там вино, уничтожать продовольственные запасы и курить сигары. Она вольна делать все, что хочет. Но – если еще пару недель назад Джоанну устроил бы такой расклад, то сейчас она уже не могла и не хотела жить так же, как раньше.

 Итак, у нее три минуты.

 Ввысь устремился тонкий лазерный луч. Джордж, словно более не замечая ее, склонился над окуляром.

 

 - Я четыре года прожила в Париже – начала молодая женщина, даже не присев на стул -  Одна. Я не видела ни одного лица. И мне казалось, что и не увижу. Что мои дни закончатся в этом городе. Все шло именно к этому. Мне было не на что и не на кого надеяться. А сама я ничего не умела и не умею.   Я бы не смогла построить для себя корабль и улететь – поэтому, просто ждала своего конца.

 

    Перед глазами Джоанны снова встал раскаленный асфальт;  она словно видела дрожащий воздух, и солнечные лучи как будто снова жгли ее кожу. Еще немного – и начнут плавиться подошвы ботинок.

 Мертвая, высохшая крыса; безликие манекены в магазинах. Ее безумное отражение в зеркале. Желтый, наполненный зловещей тишиной и призраками его прошлых хозяев, особняк. Всюду смерть. Неужели можно было цепляться за все это… Немыслимо.

 

 Джоанна поднесла ладонь к лицу и закрыла глаза, пытаясь справиться с нахлынувшими на нее воспоминаниями.

 

 - Казалось чистым безумием ждать какого-то чуда. И я смирилась с тем, что погибну – через месяц или два, когда в карьерах закончится вода. Я свыклась с этой мыслью. И даже услышав твой голос, я не смогла отделаться от нее. Я и сама не понимала, что тогда была готова в любую минуту умереть.  Я не хотела больше верить в возможность какого-то спасения. Даже когда приехала сюда. Мне было страшно расставаться с привычным миром. Я боялась, что мне заново придется …. – голос молодой женщины дрогнул. Сквозь пелену слез, Джонни увидела, что Монморанси медленно поднимает на нее взгляд. Его пальцы  еще касались окуляра рефлектора – но теперь Джонни точно знала, что он ее слушает.

 

 - Что мне заново придется готовиться к смерти. Второй раз я не смогу

 

 Она снова закрыла лицо рукой. Сейчас, когда Джонни исповедалась во всех своих страхах Монморанси, она словно заново пережила все, что с ней доселе было.  И тяжесть этих воспоминаний давила на нее.

 

 - Я специально убеждала себя в том, что у тебя ничего не выйдет. Просто искала поводы для того, чтобы больше ни на что не надеяться. Но когда я увидела твою фотографию, я не смогла больше верить в то, что ты просто обычный сумасшедший и надежды нет. Теперь я хочу помочь тебе. Я совсем не знаю тебя, но я верю в то, что ты сможешь простить мне мое поведение, потому что ты не такой, как я. Ты не трус и не слепой. Джордж –  она сделала шаг вперед, и снова остановилась, ожидая его ответа, словно осужденный – приговора судьи.

 

 Никогда еще, никто не смотрел на Джоанну с таким вниманием.

 Монморанси немного помолчал, обдумывая ее слова.

 

 - Можешь посмотреть второй альбом со снимками. Он в верхнем левом ящике стола. Но потом нам нужно будет спуститься в мастерскую. У нас много работы.

 Мужчина едва заметно улыбнулся. В следующую секунду молодая женщина сорвалась с места и кинулась конструктору на шею, чем окончательно смутила не привыкшего к такому откровенному проявлению эмоций, Джорджа.

 

 - Спасибо тебе – выговорила она, счастливо улыбаясь – Спасибо.

 

     Никогда не знаешь, что лучше – держать все свои чувства в себе, отмахиваясь от них как от назойливых мух и сохраняя спокойствие, либо дать им выход и тем самым поставить себя в уязвимое положение. Ведь твою откровенность могут и не принять, над ней могут посмеяться или еще чего хуже – снисходительно промолчать в ответ, не удостоив тебя должным вниманием. Более болезненный удар трудно и вообразить. Иногда такие недоразумения становятся причиной глубоких обид или даже ненависти; и потому, если ты не уверен, что твоя откровенность будет должным образом принята и оценена – ты будешь стараться молчать, молчать до последнего. Мало кто способен понять, что подобный взрыв эмоций –  это проявление расположения, доверия - и его нужно просто принять.

    Джоанне повезло. Монморанси не стал отталкивать ее от себя, не стал морщиться и уговаривать молодую женщину успокоиться и взять себя в руки.  Он позволил ей «висеть» у себя на шее столько, сколько ей было нужно – а когда она, наконец, отстранилась, он просто улыбнулся – тем самым показывая, что все понял, и стоит забыть все предыдущие недоразумения.